Неточные совпадения
Он
в том покое поселился,
Где деревенский старожил
Лет сорок с ключницей бранился,
В окно
смотрел и мух давил.
Всё было просто: пол дубовый,
Два
шкафа, стол, диван пуховый,
Нигде ни пятнышка чернил.
Онегин
шкафы отворил;
В одном нашел тетрадь расхода,
В другом наливок целый строй,
Кувшины с яблочной водой
И календарь осьмого года:
Старик, имея много дел,
В иные книги не глядел.
Дмитрий явился
в десятом часу утра, Клим Иванович еще не успел одеться. Одеваясь, он
посмотрел в щель неприкрытой двери на фигуру брата. Держа руки за спиной, Дмитрий стоял пред книжным
шкафом, на сутулых плечах висел длинный, до колен, синий пиджак, черные брюки заправлены за сапоги.
В полутемном коридоре, над
шкафом для платья, с картины, которая раньше была просто темным квадратом, стали
смотреть задумчивые глаза седой старухи, зарытой во тьму.
Особенно был густ этот запах
в угрюмом кабинете, где два
шкафа служили как бы окнами
в мир толстых книг, а настоящие окна
смотрели на тесный двор, среди которого спряталась
в деревьях причудливая церковка.
Самгин взял бутылку белого вина, прошел к столику у окна; там, между стеною и
шкафом, сидел, точно
в ящике, Тагильский, хлопая себя по колену измятой картонной маской. Он был
в синей куртке и
в шлеме пожарного солдата и тяжелых сапогах, все это странно сочеталось с его фарфоровым лицом. Усмехаясь, он
посмотрел на Самгина упрямым взглядом нетрезвого человека.
Смотреть на него было так же приятно, как слушать его благожелательную речь, обильную мягкими словами, тускловатый блеск которых имел что-то общее с блеском старого серебра
в шкафе.
Вон она,
в темном платье,
в черном шерстяном платке на шее, ходит из комнаты
в кухню, как тень, по-прежнему отворяет и затворяет
шкафы, шьет, гладит кружева, но тихо, без энергии, говорит будто нехотя, тихим голосом, и не по-прежнему
смотрит вокруг беспечно перебегающими с предмета на предмет глазами, а с сосредоточенным выражением, с затаившимся внутренним смыслом
в глазах.
Но только Обломов ожил, только появилась у него добрая улыбка, только он начал
смотреть на нее по-прежнему ласково, заглядывать к ней
в дверь и шутить — она опять пополнела, опять хозяйство ее пошло живо, бодро, весело, с маленьким оригинальным оттенком: бывало, она движется целый день, как хорошо устроенная машина, стройно, правильно, ходит плавно, говорит ни тихо, ни громко, намелет кофе, наколет сахару, просеет что-нибудь, сядет за шитье, игла у ней ходит мерно, как часовая стрелка; потом она встанет, не суетясь; там остановится на полдороге
в кухню, отворит
шкаф, вынет что-нибудь, отнесет — все, как машина.
Сделалась пауза. Комиссия собиралась
в библиотеке князя Сергея Михайловича, я обернулся к
шкафам и стал
смотреть книги. Между прочим, тут стояло многотомное издание записок герцога Сен-Симона.
Прошли они и очутились
в картинной галерее, потом еще
в какой-то комнате с
шкафами с серебром, и
в каждой комнате стояли ливрейные лакеи и с любопытством на них
посматривали.
—
Посмотри, какая собака отличная!.. — сказал он, показывая Павлу на стоявшую на
шкафе,
в самом деле, превосходно сделанную собаку из папье-маше.
Напротив того, Плешивцев, спрятавши свой вицмундир
в шкаф,
смотрит на себя как на апостола и обращается с своими принципами бережно, словно обедню служит.
В шкафу у меня лежал лопнувший после отливки тяжелый поршневой шток (мне нужно было
посмотреть структуру излома под микроскопом). Я свернул
в трубку свои записи (пусть она прочтет всего меня — до последней буквы), сунул внутрь обломок штока и пошел вниз. Лестница — бесконечная, ступени — какие-то противно скользкие, жидкие, все время — вытирать рот платком…
Слесарь, которого души коснулось истинное просвещение, поймет, что замок и ключ изобретены на то, чтобы законный владелец ящика,
шкафа или сундука мог запирать и отмыкать эти казнохранилища; напротив того, слесарь-грамотей
смотрит на это дело с своей оригинальной точки зрения: он видит
в ключе и замке лишь средство отмыкать казнохранилища, принадлежащие его ближнему.
Они, получая «Ниву» ради выкроек и премий, не читали ее, но,
посмотрев картинки, складывали на
шкаф в спальне, а
в конце года переплетали и прятали под кровать, где уже лежали три тома «Живописного обозрения». Когда я мыл пол
в спальне, под эти книги подтекала грязная вода. Хозяин выписывал газету «Русский курьер» и вечерами, читая ее, ругался...
Когда старик поднимает голову — на страницы тетради ложится тёмное, круглое пятно, он гладит его пухлой ладонью отёкшей руки и, прислушиваясь к неровному биению усталого сердца, прищуренными глазами
смотрит на белые изразцы печи
в ногах кровати и на большой, во всю стену,
шкаф, тесно набитый чёрными книгами.
Ах, Алла Вадимовна, ну что же сделаешь? Я ведь сама
в очень неважном положении. Ну что ж, не плакать же? Нельзя же все время говорить о деньгах. Мне приятно показать вам, ведь эти нэпманши хуже кухарок. А вы одна из очень немногих женщин
в Москве с огромным вкусом. Гляньте, ведь это прелесть. Открывает зеркальный
шкаф,
в нем ослепительная гамма туалетов.
Смотрите, вечернее…
Смерклось; подали свеч; поставили на стол разные закуски и медный самовар; Борис Петрович был
в восхищении, жена его не знала, как угостить милого приезжего; дверь
в гостиную, до половины растворенная, пропускала яркую полосу света
в соседнюю комнату, где по стенам чернели высокие
шкафы, наполненные домашней посудой;
в этой комнате, у дверей, на цыпочках стояла Ольга и
смотрела на Юрия, и больше нежели пустое любопытство понудило ее к этому…
— Ну так ступай
в библиотеку, знаешь, там окно над
шкафом, влезь на
шкаф и
посмотри.
Бессеменов(оборачиваясь к ней,
смотрит на нее сначала сердито и потом, улыбаясь
в бороду, говорит). Ну, тащи ватрушки… тащи… Эхе-хе! (Акулина Ивановна бросается к
шкафу, а Бессеменов говорит дочери.) Видишь, мать-то, как утка от собаки птенцов своих, вас от меня защищает… Всё дрожит, всё боится, как бы я словом-то не ушиб вас… Ба, птичник! Явился, пропащий!
— Ты
смотришь, где кровать? — говорил Жуков, стоя
в углу перед
шкафом и звеня стеклом стаканов. — Кровать рядом. Я сплю здесь, на диване. Кровать у меня хорошая, двуспальная…
Англичанин
посмотрел документы и сдал их
в контору, а из несгораемого
шкафа вынул деньги и заплатил.
Кузьма Васильевич
посмотрел на Эмилию. Действительно, лицо ее приняло выражение самое беззаботное. Всё
в нем улыбалось,
в этом хорошеньком личике: и опушенные почти белыми ресницами глаза, и губы, и щеки, и подбородок, и ямочка на подбородке, и самый даже кончик вздернутого носа. Она подошла к маленькому зеркальцу возле
шкафа и, попевая сквозь зубы и щурясь, стала поправлять волосы. Кузьма Васильевич пристально следил за ее движениями… Очень она ему правилась.
При отблеске каминного огня
Картина как-то задрожала
в раме,
Сперва взглянула словно на меня
Молящими и влажными глазами,
Потом, ресницы медленно склоня,
Свой взор на
шкаф с узорными часами
Направила. Взор говорил: «
Смотри!»
Часы тогда показывали: три.